В январе 1918 года настроения большинства казаков сдвинулись в пользу большевиков. 29 января состоялось последнее заседание правительства Дона под началом Каледина. Атаман сообщил, что фронт защищают 147 офицеров, юнкеров и гимназистов.
«Положение наше безнадежно, — говорил атаман. — Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю».
Его стали уговаривать.
— Кончайте болтать! — прикрикнул Каледин. — От болтовни Россия погибла!
Он вышел в соседнюю комнату, снял Георгиевский крест, лег на кушетку и выстрелил себе в сердце.
Все-таки странным, подобным морфием ядом, пропитана атмосфера белой эмиграции. Все эти осколки царского воспитания, сложных представлений о чести в пропитке русского нигилизма.
Люди, которым звездами было написано приносить славу и доблесть Родине, а замест того судьба вовлекла их в сложное и одновременно простое братоубийство.
Многие из них, вырвавшись из пожара бессониц Гражданской войны, внезапно оказывались на сытом, тихом Западе
В Париже, или вот здесь, на Лазурном берегу
Многие из них прошли тяжелейшие испытания, но здесь, оказавшись в сонном дурмане сытой безопасности, предпочли покончить с собой
Многие упали в отчаяние и депрессию
Все эти потомки благородных родов, ползающие по дну горького пьянства в крошечных, снятых квартирках
Все эти князья и графы, работающие водителями такси и экскурсионных повозок
Мадам! Месьё! Же не ман шпа си жюр...
Как там у Алексея Толстого в "Эмигрантах", про молодого нищего калеку, вернувшегося с полей Первой Мировой. Он ковыляет по Парижу, среди кафешек, лоснящихся господ и степенных дам, не удостаивающих его даже мелочным взглядом.
Руки, привыкшие к винтовке, не легко протягивались в окошечко кассира за скудной субботней выручкой. Что ни говори о прекрасной родине, а ухлопать такую уйму народа, чтобы вновь одним - с парусиновым свертком инструментов на плече благонамеренно шагать в дымах рассвета к гудкам кирпичных корпусов, другим - проноситься по тем же мостовым в шикарных машинах (сонные морды, завядшие бутоньерки, смятые груди смокинговых рубашек), - тут можно было задуматься: "Так что же, выходит - ты чужое счастье купил своей кровью? Дурак же ты, Жак!"
Ироничная история постоянно подкидывает потомкам ситуации дежа вю - "когда-то это уже было"
Когда в одной части мира идет война - в другой швартуются яхты
Шумно раскупоривается шампанское
По ночам поют цикады и разносит ветер сладкий субтропический зной, с запахами вина и запеченной на углях рыбы
Шумят пальмы. Сам Господь Бог, кажется, не откажется в забегаловке Ниццы пригубить пузатый бокал холодной сангрии
Где уж простым смертным отказаться от соблазнов
Кто-то остается жить в войне
Кто-то извечно бежит и убегает
Унося свою войну с собой
Даже на Лазурный берег
Но волны смывают горечь с камней так же, как и сто лет назад
Романтичным, волнами французского флёра, чувственным языком поцелуев и минетов изъясняются прохожие, со свободными, раскованными телами
Женщины и цветы завлекают губами
Каждый свой ад тащит с собой.
Кто-то умудряется протащить его с собой и в рай.
Тогда ночные огни начинают мерещиться красными, улетающими в темень огнями пулемета.
Лазурный берег
Франция. Ницца - благо белоэмиграции, город оказавшийся душевным
Франция. Канны - когда свернуты ковровые дорожки и меркнут софиты
Монако. Монте-Карло - страна на 2 квадратных километрах
Journal information