Детство кончится когда-то
Ведь оно не навсегда
Станут взрослыми ребята
Всем скорей всего пизда
Вожатый одобрительно смерил меня взглядом.
- Вместе хотите ползти, или по очереди? - спросил он. Я заметил у него в руке зеленую сумку с противогазом.
- Ну как же они вместе поползут, Коля, - застенчиво сказала вожатая, - когда у тебя противогаз один. По очереди.
Митёк, чуть оглянувшись на меня, шагнул вперед.
- Одевай, - сказал вожатый.
Митек одел противогаз.
- Ложись.
Он лег на пол.
- Вперед, - сказал Коля, щелкая секундомером.
Корпус был длинной не меньше пятидесяти метров, а коридор был длинной во весь корпус. Поверхность пола была затянута линолеумом, и когда Митек пополз вперед, линолеум тихо но неприятно завизжал. Конечно, Митек не уложился в три минуты, которые назначил вожатый - он не дополз за них даже в один конец, - но когда он подполз к нам, Коля не заставил его повторить маршрут, потому что до конца тихого часа оставалось всего несколько минут.
Митек снял противогаз. Его лицо было красным, в каплях слез и пота, а на ступнях успели вздуться натертые о линолеум волдыри.
- Теперь ты, - сказал вожатый, передавая мне мокрый противогаз. - Приготовиться...
Загадочно и дивно выглядит коридор, когда смотришь в его затянутую линолеумом даль сквозь запотевшие стекла противогаза. Пол, на котором лежишь, холодит живот и грудь; дальний его край не виден, и бледная лента потолка сходится со стенами почти в точку. Противогаз слегка сжимает лицо, давит на щеки и заставляет губы вытянуться в каком-то полупоцелуе, относящемся, видимо, ко всему, что вокруг. До того, как тебя слегка пинают, давая команду ползти, проходит десятка два секунд; они тянутся томительно-медленно, и успеваешь многое заметить.
Вот пыль; вот несколько прозрачных песчинок в щели на стыке двух линолеумных листов; вот закрашенный сучок на планке, идущей по самому низу стены; вот муравей, ставший после смерти двумя тончайшими лепешечками и оставивший после себя маленький мокрый след в будущем - в полуметре, там, куда нога шедшего по коридору ступила через секунду после катастрофы.
- Вперед! - раздалось над моей головой, и я весело, искренне пополз вперед.
Наказание казалось мне скорее шуткой, и я не понимал, чего это вдруг Митек так скуксился. Первые метров десять я прополз мигом; потом стало труднее.
Когда ползешь, в какой-то момент отталкиваешься от пола верхней частью ступни, а кожа там тонкая и нежная, и если на ногах ничего нет, почти сразу же натираешь мозоли. Линолеум прилипал к телу, и казалось, что сотни мелких насекомых впиваются мне в ноги, или что я ползу по свежепроложенному асфальту.
Я удивился тому, как медленно тянется время - в одном месте на стене висела большая пионерская акварель, изображавшая крейсер Аврору в Черном море, и я заметил, что уже довольно долго ползу мимо нее, а она все висит на том же месте.
И вдруг все изменилось. То есть, все продолжалось по-прежнему - я так же полз по коридору, как и раньше - но боль и усталость, дойдя до непереносимости, словно выключили что-то во мне. Или, наоборот, включили.
Я заметил, что вокруг очень тихо, только под моими ступнями скрипит линолеум, словно по коридору катится что-то на ржавых колесиках; за окнами, далеко внизу, шумит море, и где-то еще дальше, словно бы за морем,
детскими голосами поет репродуктор:
- Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь...
Жизнь была ласковым зеленым чудом; небо было неподвижным и безоблачным, сияло солнце - и в самом центре этого мира стоял двухэтажный спальный корпус, внутри которого проходил длинный коридор, по которому я
полз в противогазе. И это было, с одной стороны так понятно и естественно, а с другой - настолько обидно и нелепо, что я заплакал под своей резиновой мордой, радуясь, что мое настоящее лицо скрыто от вожатых и особенно от дверных щелей, сквозь которые десятки глаз глядят на мою славу и мой позор.
Еще через несколько метров мои слезы иссякли, и я стал лихорадочно искать какую-нибудь мысль, которая дала бы мне силы ползти дальше, потому что одного страха перед вожатым было уже мало. Я закрыл глаза, и настала ночь, бархатную тьму которой изредка пересекали вспыхивающие перед моими глазами звезды. Опять стала слышна далекая песня, и я тихо-тихо, а может быть и вообще про себя, запел:
- От чистого истока в прекрасное далеко
В прекрасное далеко я начинаю путь.
Над лагерем пронесся светлый латунный звук трубы - это был сигнал подъема. Я остановился и открыл глаза. До конца коридора оставалось метра три. На темно-серой стене передо мной висела полка, а на ней стоял желтый лунный глобус; сквозь запотевшие и забрызганные слезами стекла он выглядел размытым и нечетким; казалось, он не стоит на полке, а висит в сероватой пустоте.
(с) В.Пелевин "Омон Ра"
Наверное это в продолжение воспоминаний и раздумий о детской сексуальности пришло. Вспомнилось такое явление как пионерлагерь
Тем более еще в этом году летом меня, внезапно занесло в пионерлагерь "Мечта", что под Орлом, и где, в противовес убеждениям всем ностальгирующим по СССР, ничего особенно не изменилось.
Режим строгача, все тот же.
Обязательный просмотр телека, подготовка юных тушек к политинформации, к пению хором, к танцам маленьких утят
Списки запретов на передачу все те же, идентичные по своей тотальности виданным мною в исправительной колонии
И антураж полностью тот.
Героические парни, сморкающиеся во флаг, с гранатой в руке.
Такая, звенящая пелевинщина, советизмы доведенные до абсурда.
А у вас в детстве был пионерлагерь? Пласт воспоминаний, от зарницы до мазания друг друга зубной пастой.
Я был пионером-горнистом
Трубою махал серебристой
Меня уважала дружина
И даже вожатая Инна
После отбоя пускала
Меня под свое одеяло
И долго, пока не заснула
В трубу мою, чавкая, дула (с) ХЗ
У кого первые сексуальные переживания связаны с пионерлагерем, и какие?
Потому что пионерлагерь, где бок о бок живет в заполненных палатах разнополая ребятня, не может не запускать бурления - всех этих девочковых секретиков, дневничков и всех этих пацанячьих натужно грубоватых разговоров, сплетен и изобретением способов подсмотреть девочковую раздевалку
Есть во всей этой коммуне что-то сладко-стыдное.
А есть и что-то горько страшное.
Детство кончится когда-то
Ведь оно не навсегда...
Станут взрослыми ребята. Кого пригасят, а кто и сам потухнет. Потускнеют, как у наркомана, глаза.
От чистого истока, в прекрасное далёко
В прекрасное далёко я начинаю путь
Journal information