Мы с мужиками, как старые пушкинцы, конечно-же зазвали его к нам за столик.
Ухмылялися и восхищались. Потирали руки.
Купили Пушкину чебурек с бараниной, и ёршику - кружку пива да стопочку Путинки. Стопочки раз десять опосля на всех повторили.
Сперва выпили первую, за знакомство.
Ну, как сказать, за знакомство - Пушкина-то мы все знаем, он же наше всё. Мы же росли на нём, на сказке о петухе и курочке, золотой рыбке да старике, Царь Гвидон, премьер Салтан, королевич Енисей там всякий, ну и разные там прочие капитанские дочки, да левша, который осу подковал - ну, Пушкин одним словом, что мне вам рассказывать.
Но Пушкина-то мы знаем, а он нас и не знает. Мы и представились - Коля, Никитос, Жжёный да Санёк.
Опрокинули вторую стопку, между первой и второй - как оно? Правильно - промежуток небольшой.
Пушкин пил с нами, нос не кривил. Наш мужик, сразу видно, от народа. Не то что эти там ворюги, которые наворовали, вот такие хари наели, да про народ ничего и не знают, а Пушкин - он не таков. Он наш, народ. И мы его за то очень любим.
За это крякнули третью рюмочку.
Чебуречная как-то аж поплыла, а лампочка словно разгорелась.
Летали мухи. Коля доедал бараний чебурек, хлюпая жиром. Жжёный сморкался в картуз.
Пушкин присёрбывал пивко. Мы осмелели, хлопали его спине.
Пушкин благодарно кивал и отдавал из под шинели чем-то гулким.
Поплыла лирика.
Никитос жаловался на начальство и жену-суку, которая пилит. Коля его обрывал, и втирал про возрождение духовных ценностей и про то, что Пушкин об этом думает.
- "Я так считаю", - раскладывал по полочкам Коля, рубя ладонью в такт по столу - "если мужик - служи. Если вот бабой родился, то это другой разговор, бабе по хозяйству хлопотать надо, детишков поднимать, чтобы было кому Родину-то защищать, когда мы-то уже не сможем".
Шумно высосал пиво, продолжил: - "И патриотическое воспитание должно быть. Потому что если нет патриотического воспитания, то это вот например скажешь ему, что войну-то выиграл Гитлер, а он и подтвердит. Или даже нет" - глаза заблестели злым огнем - "американцы, да - вот американцы скажут, что это как бы они войну выиграли, а мы тут все такие - здрасьте, пожалуста, на жопу такие значит и сели, да яйки раскатили по углам - здравствуй, жопа, новый год, приехали!".
Пушкину, видно было, волнительно о таком слушать. Он даже нахмурился и теребил задумчиво бакенбарду.
Выпили четвертую. Или даже уже пятую?
Пятую, наверное. Там кажется четвертую уже выпили.
А потом и шестую, для ровного счета.
Накрывал кураж. Без Пушкина - оно еще куда ни шло, но с Пушкиным-то - ясное дело, что мы едины - мы непобедимы. Остро хотелось подниматься с колен. Чувствовалось, что пришло к тому время, всем показать.
За то выпили седьмую. И еще по чебуреку.
- "Чтобы Россию-то возродить - надо что?" - наглядно загибал пальцы на руке Никита - "А нужно-то всего четыре вещи. Че-ты-ре!" - Пушкин был крайне заинтересован.
- "Первая вещь - это духовность. Без нее никуда, надо чтобы все было духовно и традиционно - без них, этих их всяких фигеле-мигеле, а так, как у нас, не хуже ведь умели, как деды жили, у всех во-о-от такие вот были, вот такие!" - Никитос переходил на взволнованный крик, на нас оглядывались.
- "Вторая вещь - это порядок. Чтобы стабильность была. Что вот так - р-р-раз!" - он яростно бухнул кулаком в столик, выплеснулось повторенное пиво - "Р-р-раз, и порядок! Чтобы вот так вот всех!" - он комкал салфетку - "Вот так!" - салфетка трансформировалась в атомы - "Вот так!".
Пушкин, видно было, открывал для себя что-то новое, глаза его просветлялись.
- "Ну а третья вещь - это, конечно-же, духовность. Без духовности никуда. Духовность - она надо чтобы была. И вот ты, Саша, ты..." - он уже лез лобызаться. Пушкин с пониманием давал выход его застарелым чувствам.
Отправилась в нутро восьмая. И девятая.
Задроченная лампочка под потолком словно помутнела и померкла.
Встав с колен, преодолев страх, вдруг накрыла сонливость и дремота. И тут Пушкин был с нами. Вот, что называется - народный поэт!
Усталые пушкинцы и Пушкин искали теплое, твердое плечо друга.
Десятая отправилась в нутро почти нехотя.
За окном наплыла темень. Чебуречная затворялась. Мясистая Тамара протирала столики.
Друзья-завсегдатаи, каждый из которых успел задремать, начали расходиться.
Пушкин, как выяснилось, исчез и за себя не заплатил.
Но на него никто не обиделся. Он Наше Всё. Ему можно.
Journal information