Ломились столы от снеди, удалые и бесноватые звуки лезгинки разносились по ущелью.
Как и полагалось, на почетном месте чинно восседали аксакалы. Многочисленные гости по лавкам. Забегавшая детвора утаскивала со столов фрукты.
На месте жениха сидел я. На месте невесты стоял ее портрет.
Портрет был старый, благородный, большой, в богатой ажурной раме из красного дерева.
Холст чуть потемнел от времени.
С портрета смотрела женщина - большие, миндалевидные, черные, испуганно распахнутые глаза. Чуть большой, широкий, но не портящий ее подбородок.
Волосы убраны под золотую диадему. Старинное платье застегнуто под самую шею.
Никто не говорил, как ее зовут. А возраст самого портрета мог сказать только об одном - кто бы она ни была, сейчас она либо мертва, либо согбенная седая старуха.
Экзальтация шла на надрыв. Песни, пляски, громкие тосты, зычные выкрики - все было наносным. У каждого в глазах, кроме неизменно дурачившихся детей, сидела глубокая тоска, огонь отчаяния, холодный отблеск тревоги и безнадежности.
Невеста выдавалась не по любви - но кого на Кавказе этим удивить? Много свадеб видел этот аул, на которых невеста, испуганная черноглазая девочка, по подростковому нескладная, впервые видела своего мужа - бородатого, еще нестарого, сильного, но уже очень уставшего и озлобившегося.
Но свадьба с портретом - это было впервые. Впервые вышло так, что выдавать Кавказу стало некого.
Погода еще тоже добавляла - с утра было ясно, но горы изменчивы - небо заволокло фиолетовыми тучами, задул холодный ветер. Хмурые небеса готовились выплюнуть в ущелье реки.
Аул мало изменился с давних веков, когда слагались бравые песни, об отважных джигитах и прекрасных девушках с кувшинами. Разве что усыпали домики стручки и папилломы спутниковых тарелок.
Да и резали глаз рядом с опрятной, но бедностью, дорогие, сверкающие внедорожники.
На нас никто не смотрел. Громкая, невеселая свадьба шла где-то в стороне, обтекая нас.
Я смотрел на портрет. Любовался благородными чертами.
Она могла быть княжной, или простой горянкой.
В ее черных глазах отражались птицы и заснеженные вершины. Отары, подгоняемые пастухами и грузными псами.
Она брала в колодце воду. Месила спозаранку тесто, дабы приготовить к утру вкусные, душистые лепешки.
Она провожала караваны, которым было суждено стать добычей абреков. Она баюкала детей.
Она, маленькой девочкой, бегала на свой любимый утёс, откуда особенно зрелищно видна лента горной реки.
Она подростком подслушала шепот родителей, сватающих ее за уважаемого человека.
Она встречала холодные рассветы и провожала солнце в закат.
Она провожала уже взрослых сыновей на войну. И не все из них вернулись обратно.
И однажды она, уже седой старухой, просто не проснулась. В тот день никто не притронулся к ее вещам. Занавесили черным окна.
Я смотрел на портрет. У меня было много-много нежности к моей удивительной невесте.
Но сочетаться с ней браком я не мог. И я знал, что она с благодарностью и уважением отпустит меня. Кому, как не ей, лучше всего знать о браке без любви.
Я, так и не узнав ее имени, попрощался с ней. Последний раз скользнул взглядом по черным глазам.
Подле сиротливо стоял невостребованный сундук с приданым.
Я встал из-за стола и осторожно ушел.
Свадьба продолжала греметь и гудеть, но все скорбно глядели вниз, в тарелки.
Только зрячие дети видели. Но они заговорчески промолчали, прекрасно понимая всё.
Кроме них моего ухода никто не заметил.
Journal information