А еще намертво приклеиваются клички. «Королевич» - не самая дурная, но Елисея, к его неполным 18-ти годам, она успела вусмерть достать.
Он был худой, черноволосый, с пирсингом в нижней губе и склонностью к мечтательности, к уходу в миры, превращающих его в непобедимого героя, легко и эффектно преодолевающего все сказочные невзгоды, к пронизанной кротостью влюбленности принцесс и умилению их вящих папаш.
Он шел, как обычно, через безлюдный, потёртый городской парк, сокращая путь по вытоптанной дорожке, обходя лужи.
Простая человеческая нужда отвлекла от очередной фантазии, в которой кипело сражение то ли с драконом, то ли с ордой осаждающих замок варваров. Королевич Елисей, прервав на время виртуальный ратный труд, сошел в кусты, неловко ступая по мокрой, разъезжающейся земле, и расстегнул ширинку.
Добавив шелесту, двинулся дальше, но вдруг в глубине парка увидел что-то странное, блестящее, лежащее прямо на земле.
Любопытство победило. Прямо на земле, средь редкой травы, банок из-под пива и окурков, лежал меч.
Меч был настоящий. Не нужно было быть специалистом, чтобы это определить.
Старинный, с массивной рукоятью, гардой, украшенной письменами и мутноватыми камнями.
Но больше всего поражало длинное лезвие – тонкое как фольга, с матовым блеском – ни зазубрины, ни царапины.
Меч словно материализовался из снов и иллюзий. Вернулся к своему королевичу.
Елисей взял меч и изумился – несмотря на всю видимую массивность, он был невероятно лёгким. Рука держала его на весу как пустой бамбук.
Надо сказать, что Королевич никогда доселе не держал в руках никакого холодного оружия в принципе, если не вспоминать всерьез кухонный секач для рубки мяса, и кортик служилого прадеда-морехода из семейного музея.
Но хватило ума удержаться провести по лезвию пальцем – вспомнилось что-то из книг, про турецкий палаш и его остроту, при которой если пальцем провести, то без оного и останешься.
Королевич неумело взмахнул несколько раз. Тонкое как фольга лезвие издавало на ветру завораживающий мерный свист.
Направил лезвие на молодое деревце, приготовившись встретиться с ударом о жилистую древесную плоть, и – и чуть не свалился с ног от размаха. Меч совершенно непостижимым образом, игнорируя все физические законы, срезал дерево, прошел сквозь ствол так, словно его и не было, встретив лишь едва-едва чувствительное сопротивление.
Деревце несколько секунд раздумывало, еще не понимая, что оно уже мертво, и лишь потом замедленно и удивленно свалилось в бок, съехав по косому порезу.
Всё похолодело внутри. Лежащий в руке меч заключал мощь, пришедшую не из этого мира. Страх менялся внутри восторгом и снова страхом.
Елисей подошел к толстому, старому, раскидистому дубу. И даже не рубанул, а просто повел мечом в ствол.
Чудо! Лезвие вошло не труднее чем нож в масло, враз добравшись почти до середины.
Глаза широко растворились сами. Елисей вынул меч. В дереве зиял тонкий, гладкий пропил – как будто от бензопилы, только еще тоньше, и без стружки.
Дуб угрожающе треснул, крона покачнулась. Королевич бросился, сжимая меч, наутёк.
За всю жизнь не было столько чувств, которые переполнили враз. Тело словно не свое – волнительная дрожь, ноги ватные колоды, в животе образовалась пустота, а сердце громыхало как куница, накрытая ведром.
В глубине парка белели старые гипсовые статуи, с отбитыми пальцами, изображавшие бравых советских спортсменов. Гипсовая метательница ядра, с всё еще аппетитными бедрами, в шортах, маечке и с обручем на голове, откидывавшем назад недлинные, волнистые волосы, смотрела на Елисея настороженно и сердито. Ее грудь была натёрта частыми хватаниями до матового блеска.
Меч прошел сквозь шею с шорохом. Порез был ровный и голова осталась на месте.
Елисей поддел её. Тяжелый шар грузно рухнул в траву.
Обезглавленная метательница ядра смотрелась жутко. Порез был гладким и скользким, словно старый гипс долго шлифовали.
Туловище Королевича шло как пьяное. Волнение переросло в редкие одиночные конвульсии.
Вот старая беседка, покрытая наскальной живописью аборигенов и хранящая запах их нечистот.
Меч вошел до середины в колонну, всё так же, легко как в масло. Клинок, виделось, вообще не видел разницы, что ему резать. Плоть, дерево, стекло, гипс, железо, бетон – всё едино.
Вынул лезвие из пореза, и ввёл меч в колонну снова, под другим углом. Кусок колонны отделился так, словно вынули скибу из торта.
Беседка угрожающе, оглушительно треснула и просела. Выпорхнули испуганные птицы, выстрелила в воздух старая пыль, королевич вновь драпал со всех ног, не разбирая дороги.
Мир разом потерял рациональное зерно, стал чужим, неясным, зыбким, незнакомым. Словно попал в сон, где видишь что-то, точно понимая, что оно НЕПРАВИЛЬНОЕ, так не должно быть – но бессилен что-то изменить, доказать, убедить. Или хотя бы проснуться.
Парк, дорожки, статуи, виднеющийся микрорайон, то, что было опостылевшим, но обыденным, известным до облупленности, мимо чего равнодушно проходил каждый день, вдруг стало враждебным, инородным, выжидающим.
Он шел скорее по привычке, сжимая меч. Наверное домой, но дом враз стал далеким и абстрактным – уже не было уверенности, что таковой когда-либо существовал.
- Эй!...
Посторонний звук пришел как сквозь подушку. Некоторое время ему не находилось места среди всего, что переполнило слабую, как оказалось, душу.
- Эй!
Парк закончился. В том месте, где нередко куролесили на импровизированных пикниках пьяные компании, напоминавшие о себе свежими кострищами и опустевшими водочными бутылками, стоял полицейский УАЗик. Возле него двое стражей порядка – плотных, но не рыхлых. Лица трапециями, рыжий ёжик волос, мясистые губы.
Людей, работающих на земле, трудно удивить. Но и им, совершающих дежурный объезд проблемных в районе мест, странно было увидеть молодого, худого, чудаковатого человека – с вытаращенными (обдолбался!) глазами, бредущего не разбирая дороги – с огромным, зловещим клинком в руке.
Клинок и решил. Был бы просто наркоман, так и отпустили с миром – ну а что толку в отделение его везти, даже если он и правда обширялся? Посидит там сутки, и всё равно выпустят. Сколько этих наркушников не вози, а пока сами не вымрут, ничего с ними не сделаешь.
Но невменяемый человек с эдакой саблей в руке – совсем другой разговор.
- Эй! Молодой человек!...
Вновь ноги сами решили – бросились наутек. Остатки разума капитулировали перед прямолинейными инстинктами. Елисей бежал, издавая какие-то странные, всхлипывающие, причитающие звуки.
Жиденько, как хлопушка, прозвучал выстрел – стреляли в воздух.
Полицейские, даром что производили впечатление грузных, гладких, лоснящихся, неповоротливых бобров, быстро и ловко среагировали – один выворачивал УАЗик, закрывая путь наперерез во дворы, другой гнался по пятам.
Какое-то учреждение – Елисей ходил мимо каждый день, но так и не знал – не то управа, не то пенсионный фонд, или еще что-то там; вбежал на боковой порог – дверь закрыта.
Меч срезал замок. Дернул дверь – отворилась, оставляя острые, жестяные лохмотья.
Вбежал. Какой-то коридор, кабинеты, стенды, стена с вымпелами и грамотами. Кулер с водой, кадки с фикусами, портрет президента. На древке, как тряпка на швабре, повис флаг.
Ходят какие-то люди, удивленно шарахаясь в стороны, кто-то сидит в коридоре на лавочках.
А сзади уже топот погони – и совершенно необъяснимый ужас охватывает абсолютно всё. Бежать! Бежать не видя дороги – авось коридор куда-то приведет.
Лестница, второй этаж. Внезапно толпа – софиты, кинокамера, фотографы. В свете прожектора человек в пиджаке, даёт на камеру интервью.
Все оборачиваются – на них бежит человек, с мечом в руке.
Большинство отпрянуло в сторону. Одна женщина, с ручной видеокамерой, переводит ее на бегущего прямо на неё человека. За секунду до встречи она истошно кричит. Королевич тоже кричит в ужасе, пробегая мимо, случайно чиркая.
Крик прерывается бульканьем. Клинок окрашивается красным.
Тупик. Дальше бежать некуда, только в ближнюю дверь – за ней кабинет. В комнате несколько людей, кто-то перебирает за столом бумаги, кто-то снимает только что закипевший чайник.
Плача, королевич исступленно рубит окно. Пластик, стекло падают треугольными обрубками на улицу.
Кто-то позади врывается в кабинет. Королевич прыгает на стол, затем на подоконник, и не думая вниз.
Спотыкается об остатки рамы, бьется головой и случайно выпускает меч, натыкаясь на него.
Доля секунды невероятной, адской, сатанинской боли – и всё навсегда смеркается.
Тело падает на землю из окна, развалившись на две чурки.
Journal information