Последние действительно предпочитают уклониться от исторической ответственности, им не хочется решать свою судьбу. Им хочется, чтобы в случае чего всегда был виноват кто-то другой.
И это не экономическое разделение. Действительно, до сих пор 90 (или кому-то нравится цифра 86) процентов российского населения, прекрасно все понимая, не хочет заниматься историческим творчеством, а хочет заниматься чем-то другим.
Это действительно в некотором смысле национальный способ существования истории. 5 процентов — очень горячие лоялисты, прекрасно все понимающие про власть, но с наслаждением падающие в эту яму, в эту ловушку государственного лоялизма, с наслаждением втаптывающие в грязь себя и все свои принципы, и всех остальных. Есть 5 процентов тех, кого сегодня называют либералами или демократами, или в любом случае сторонниками социальной активности. Это всегда есть в обществе.
Кстати говоря, примерно такая же картина была в России семнадцатого года, когда было 5 процентов убежденных монархистов и 5 процентов убежденных коммунистов. А есть 90 процентов народа, к которому, кстати говоря, принадлежит и значительная часть купечества, и даже значительная часть аристократии. Это люди, которые ждут, чья возьмет. Это люди, которые заняты своими делами, своим творчеством, своим обогащением, но политически они абсолютно инертные.
И нет никакой надежды дать им политическую активность или ответственность за свои поступки. Им это совершенно не нужно. Бессмысленно поддерживать то, что отказывается стоять само. Совершенно не нужно давать то, чего люди не хотят взять.
Известная догма девяностых годов, что «надо дать людям экономическую независимость — и тогда у них появится независимость политическая». Ход русской истории полностью опровергает эту замечательную, прекраснодушную, совершенно, к сожалению, неактуальную концепцию.
Это попытка дать людям экономическую независимость, которая им совершенно не нужна. И более того — огромное большинство населения (и не только России, но и Земли) совершенно и категорически не желает иметь никакой экономической независимости. Бизнесом рождены заниматься очень немногие.
Мы можем всю Россию обязать заниматься бизнесом, бросив ее тем самым под колеса рэкета, заставив людей, совершенно к тому не приспособленных, работать и разоряться, потому что социальной защиты бизнеса и даже правовой защиты бизнеса нет никакой. Все это абсолютно безнадежно.
Более того, никогда у русского бизнеса, за исключением знаменитых Гусинского, Березовского и Ходорковского, не было политических убеждений, не было социальной, экономической и политической готовности до конца идти в отстаивании своих прав. Об этом Ходорковский недавно очень точно написал: «Я-то сел. А вы что сделали?».
Поэтому борьба с крепостничеством путем обретения экономической независимости, правовой даже независимости — это совершенно не метод.
Нужно просто, мне кажется, людям наглядно показать, к чему приводит эта абсолютная пассивность 90 процентов, которые продолжают безумно размахивать самолюбиями в сетевых срачах, но при этом, яростно воюя друг с другом, они совершенно не готовы ни выйти на улицу, ни внятно изложить свои требования, ни наконец сколько-нибудь консолидированно проголосовать на выборах.
Это особая, специфически русская матрица существования. И показать людям тупиковость этой матрицы никакими теоретизированиями невозможно.
Возможно, мне кажется, только наглядно показать им, чем это заканчивается.
В этом смысле история, безусловно, действует правильно, но божья мельница мелет медленно. Поэтому крах этой матрицы, при которой 10 процентов отважно жертвуют собой (что с одной, что с другой стороны), а 90 процентов запасаются попкорном, — это не крепостничество. Это, может быть, такой способ самосохранения нации, думаю я сейчас.
Может быть, Россия в мировой системе разделения труда затем и нужна, что она поддерживает этот гомеостазис. Просто это не очень заметно, поэтому неблагодарный мир говорит, что в России нет свободы.
В России гораздо больше свободы. Под этой коркой (как некоторые считают — гнойной) в России гораздо больше свободы, чем во всем остальном мире.
Это американец вынужден все время голосовать и принимать решения, и платить налоги, и быть интегрированным в социум. Он несвободен, конечно. Каждый его шаг отслежен и прозрачен.
А Россия — это прикровенная такая страна, где 90 процентов абсолютно свободны и делают, что они хотят, при условии одном: они никак не будут обозначать своего присутствия в мире.
И может быть, как такая спина мира, как улавливающий тупик на мировой дороге, это продолжает поддерживать каким-то образом мировой гомеостазис.
Вот о чем, на мой взгляд, следовало бы подумать, а не о наследии крепостничества, которое в России, строго говоря, не хочет преодолеваться, которое не должно быть преодолено, потому что людям это состояние почему-то удобно.
Кстати говоря, не будем забывать, хотя мы постоянно тычем в нос Западу, что мы раньше избавились от крепостничества, чем Америка от рабства, но это не было избавлением, потому что в России уход от крепостничества произошел монаршим указом, а в Америке отказ от рабства — путем Гражданской войны. Поэтому в России это декларировано, а в Америке завоевано. Почувствуйте разницу.
Journal information