Модно говорить о голосе крови - что какая-то национальная часть заявляет о себе, выражает тягу
По мне тут много лукавства - кровь сама по себе ничего не значит. Кровь говорит только тогда, когда дух спрашивает
Поэтому если просыпается та или иная часть крови - значит дух запросил.
Зачем дух спрашивает? Для чего ему нужна игра крови? Не знаю, но скорее всего это поиск идентичности
Человеку важен ответ на вопрос "кто я?" - и если на него нет однозначного ответа, что вызывает тревогу, дух запускает серию вопрошаний, заставляет примерять разные национальные ментальности, в поиске - в какой комфортнее жить
Именно поэтому есть, скажем, евреи - у которых от еврейства только имена дедушек. А сами они давно ассимилировались среди того народа, где живут и ничем не отличаются.
И есть напротив - люди, которые раскопают еврейку-прабабушку, и расчёсывают ее для того, чтобы всю ее ментальность и представление о ней примерить на себя
Всегда, когда есть голос крови, за ним стоит дух. Поиск собственной идентичности
Поэтому мне любопытно прислушиваться к себе - а какая кровь играет у меня? Какая ментальность?
А потом задавать себе вопрос - а отчего именно эта? Что я хочу в ней найти? С чем себя ассоциирую?
Для меня давно нет открытия в том, что я степняк. Я люблю степь, и степь - это самое прекрасное, что я могу себе представить.
Я люблю пустые, величественные степные пространства - наверное, тут очень важны те места, где прошли первые года жизни, в чем формировалась эстетика - а эти года я как раз провел в степной полосе.
И неудивительно, что прислушиваясь к голосам крови внутри меня - степняки играют прежде всего
Уральцы вон - а у меня в родословной крупная уральская ветка - не играют. Хотя по доле крови их там у меня в жилах не меньше чем степняков.
Но не играет. Почему не играет? А хрен его знает. Не играет и всё. Не ассоциирую я себя с тем регионом. Испытываю к нему ровный интерес, но не считаю его своим.
А вот в степи у меня всегда срабатывает эффект узнавания - здесь мне все знакомо, степь я чую - и плевать, монгольская ли это степь, казахская, волжская или днепровская.
Самая далекая из степей мне невыразимо ближе, чем березки Подмосковья, где я провел поболее, тем не менее, чем в степи времени.
Поэтому в экспозиции Юга Украины в Пирогово - неудивительно, что меня тянет
А каменные половецкие идолы мною воспринимаются как живые - я с ними совершенно легко могу разговаривать - и они мне отвечают.
Не словами - но отвечают. С ними интереснее поговорить, чем с некоторыми иными людьми.
Что у меня спрашивает моя степная сущность? Зачем? Ответ на какой вопрос ищет?
Примечательно, что мне очень близки венгры. И я осознаю почему - венгры это те же половцы, кочевавшие по степям. Кочевники, ставшие оседлыми. Переселенцы, после сотен лет скитаний нашедшие свою Родину - не там, где родились.
У меня в душе два разновекторных движения - одна часть желает кочевать, другая желает осесть.
Когда во мне играет мой степной идол, он, мне кажется, ищет во мне ту идентичность, где эти два начала смогут примириться. И существовать одновременно.
Посмотрим, что у него получится.
Journal information