Я знал, что вторая ночь будет хуже первой. А до третьей я с такими делами не доживу.
Или не доживёт вот этот ублюдок, не дающий кашлем спать.
Нас привезли на Скорой практически одновременно - меня с кишечной коликой, его, в облаке табачного смога, с угрозой отрыва тромба.
Любое неловкое движение могло стать для него последним - но это не останавливало от побегов покурить.
Врачи ругались и хватались за голову. Потом рукой махнули - хочет сдохнуть - дело личное и хозяйское.
Я молился, чтобы его чёртов тромб таки оторвался, закупорил гнилые вены, он бы осип, всплеснул беспомощно руками и отдал бы богу свою ненужную, просмолённую душу - а я бы наслаждался в палате ночной тишиной - остальные сокамерники оказались приличными, спали тихо.
Но, как любая ходячая мерзость, он оказался живучим.
Впрочем - понимаю, зря я так. Мужик как мужик. Работяга предпенсионный. Роговые очки, мятый лик, в мышиную клетку пиджак.
- На что ещё жалуетесь? - спросил его главврач на обходе.
- Простатит, хм-хм... - смущенно вдруг поделился тот.
Главврач едва бровью повёл: - Это не болезнь, это состояние души.
Ну вот, так оно и есть. Не человек, а простатит - крутил всю жизнь станок, курил как дьявол, пил как сука, смотрел телевизор, ходил по молодости в походы, иногда залезал на свою толстую жену - и что же, ненавидеть его за это?
Не за это. За кашель.
Себя я тоже за чистоплюйство ненавижу.
Откуда у меня это взялось? Ведь деревенское детство, резаные свиньи, обезглавленные куры, махра, навоз да мат как дыхание.
Всё скатывается с меня легко - но слышу сухой, надрывный, бесконечный кашель - резкое, рваное лаянье рыхлых бронх - и это люциферианская пытка.
Я оглохнуть соглашусь скорее, чем жить с кашлем.
Состарюсь вот, сдадут меня в утиль, в дом престарелых. Буду гадить под себя. Да ругать политический строй - какой тогда будет, такой и буду ругать.
А кругом судна, грелки да нянечки в чепцах. Запах кала и старушатины. И кашель. Кашель-кашель-кашель. Кхе-хе-кхе-хе-хе-е!
Вот опять! Только провалился в сон, опять эта гнида харкается. Не звук, а наждак.
Что он там шерудит? Опять курить пошел? Вот бы сдох ты! Вот бы ты сдох!...
Когда день, когда больница выглядит унылой, но скорее неопасной, с ее однотонными стенами, кроватями-каталками - тогда всё воспринимается со смехом. Ничего. Переморгаем. Переползём. Не в первый раз, кхе-кхе-хе-хе!...
Но когда ложится ночь, и чернеют белые стены, и ночь, злая, безжалостная, лживая стерва берет свои права - тогда всё по другому.
Днём иллюзия коммуны - но ночью каждый сам за себя. Ночь - это всегда война.
Счастливы ночью спящие. Прокляты те, кто лишен ночного покоя.
И живешь молодостью, зрелостью, бегаешь - и кажется, что так будет всегда.
Но приходит ночь. Принцесса Болезни, чахоточная красавица, с осыпающимся лицом. И протягиваешь руку к женскому естеству - а проваливаешься в мягкое, тухнущее мясо - что когда-то было пряным и желанным.
И забываешь времена здоровья, в нездоровом теле прописывается и дух нездоровый. И всё оборачивается вонью. Чумными бараками средневековья.
Кхе-кхе-хе-хе-хее-е!
Лежишь на каталке, как оловянный солдатик.
Почему решил, что со мной этого не случится?
Никакие деньги, никакие заслуги не избавят от ножа хирурга, иглы, катетера, надвигающейся старости.
Я лежу на каталке, как брошенная в песочнице игрушка, и мне не дать взятку, чтобы откосить - не отмазывайся, не военкомат.
Будешь служить - не как все, но если выпал несчастливый билет, короткая спичка - то тебе идти в жерло. А кашель - вечный спутник прокаженных.
Я болен. И никто не пройдет этого за меня.
Кхе-кхе-хе-хе-е! Резкий гром кашля очередной раз саданул по нервам, оставив кровавые ссадины, напомнив о собственной немощности.
Я встаю, сперва делово мотаю костяшки полотенцем - можно уехать из шахтёрского городка, но шахтёрский городок из меня уже никогда не уедет.
Иду к койке наискось. Сходу бью мужичка в лицо.
Кашель захлёбывается. После прорывается вновь - я бью ещё. Снова взрыв кашля - снова бью.
В палате сумрак. Кашель постепенно стихает.
Соседи - парень после аппендицита, толстяк-молчун, бородач лет сорока-пяти - тихие тени в полумраке палаты.
Кхе-кхе-хе-кхе-хе-е! - бью сильнее.
Бью до тех пор, пока не наступает тишина.
Сука-ночь, безжалостная баба, получает свою неблагородную маленькую жертву. Трупик старческий на заклание.
- Слава богу!... - с облегчением и благодарностью выдыхает бородач, переворачиваясь на другой бок и блаженно засыпая.
Я возвращаюсь, разматываю полотенце и тоже ложусь на бок, по-детски пропустив под щеку ладонь...
- Ну чего, сходи позавтракай, да выписывайся, чего зря пролежни лелеять, - подмахивал мне поутру документы главврач.
- А что у меня там в итоге?
- Да ничего, колика и колика - может застудил, может песок по почкам пошёл. Я вот тебе пишу тут таблетки, попьешь недельку, воспаление уже проходит, анализы хорошие - езжай домой.
Я вернулся в палату.
Толстяк уткнулся в сканворд. Бородач в книгу. Аппендицитщик общался с девушкой - приёмный был час.
Хм, красивая у него девушка. Длинноволосая, милая. Трогательно так пришла поддержать.
Койка кашельщика была пуста. И аккуратно застелена.
Я начал сомневаться - а не приснились ли мне это всё?
Вряд ли. Костяшки характерно гудели.
Я ни о чем не спрашивал. Собрал вещи, попрощался с сокамерниками. Вышел, да пошел наугад дворами к Октябрьскому Полю.
Кашель отступил. Не нужно было терять время и задавать дурацкие вопросы.
Journal information